Показательная порка любимой жены. Парень наказал свою девушку за измену, реальная история

Муж порол меня основательно, подходя к делу излишне щепетильно и педантично. «Выпороть, не значит избить или нанести увечья», так всегда говорил он, самодовольно посмеиваясь в усы. «Наказание должно нести пользу, а не урон. И в твоей маленькой безмозглой головке любое мое решение насчет твоего воспитания должно оставить глубокий отпечаток мужней власти!». Еще одно мудрое изречение моего ненаглядного. И отпечаток оставался, да еще какой! Ну ничего не попишешь, такая я уж нерадивая и непослушная. Вообще, наказание в нашей семье, вещь будничная. Провинилась, получай!

Я в очередной раз стою посредине спальни.Мои руки крепко, до жгучей боли привязаны хозяйственной веревкой к крюку в потолке. Пальцы ног едва задевают пушистый ковер. Тянусь вверх, чтобы немного разгрузить запястья. Из одежды только трусики и маечка. Реву от обиды, стыда и страха. Муж разговаривает по телефону, с кем-то смеется, размахивает руками. Я жду наказания, и это самое ожидание гнетет, сжимает низ живота, растекается по всему телу и оседает в самом потаенном местечке женского естества. От отчаяния начинаю поскуливать, кручусь на крюке, перебираю пальцами ног.

Не ной, заслужила, терпи, дорогая!-тон мужа холоден и непреклонен. Я пугаюсь еще больше.

Не надо, ну прости меня!!! Я больше так не буду!! Прости…-

Он подходит ко мне и грубым рывком спускает вниз мои алые ажурные трусики. Круглая попка обнажена и беззащитна, сжимаю ноги поплотней, чтобы скрыть мохнатую норку. Не тут-то было.

УУУ!- вою я. Жесткий шлепок по заднице прекращает вой, место шлепка горит. Рука у мужа жесткая.

Повторяй за мной,- приказывает он- я провинилась и должна быть наказана мужем. И буду терпеть сколько понадобится.-

Я покорно повторяю, между тем муж выходит из норки и со всего размаху шлепает меня промеж ног. Там все горит. Терплю.

Ноги раздвинь на ширину плеч и не смей сдвигать. Поняла?- я киваю головой, слезы застилают глаза.

Не слышишь?- муж скручивает волосы на лобке и тянет нам себя. Ставлю ноги как сказано.

Подходит ко мне, задирает маечку и завязывает ее концы у меня на макушке как мешок. Становится темно и еще страшней.

Мне страшно…-блею я. Ответ незамедлил ждать. Плотно обхватив руками мою попку он раздвинул ягодицы и пощекотал кончиком пениса шоколадный глазик. Нет, только не это! Я в ужасе дергаюсь вперед, мычу что-то невразумительное. Муж непреклонен. Резкая боль обожгла нутро со стороны ягодиц. Кричу, за что сразу же получаю внушительный тычок. Раскаленный жезл внутри меня не торопится покидать своего укрытия, он медленно доходит до выхода и когда надежда овладевает мной, резким толчком входит до своего природного упора. Минут через двадцать муж кончил. В самом конце он загнал туда не только свой внушительных размеров жезл, но и самые помидоры. Я разорвалась на части, по крайней мере по ощущениям. Рыдаю так, что потекло не только из глаз, но и из носа.

Заткнись!- муж деловито вытирает пенис полотенцем и одевается. Я вишу, попа нещадно горит.

Пошел покурить. Руки совсем затекли. Возвращается.

Небольшая порочка и ты свободна,-смеется он, а я инстинктивно втягиваю ягодицы.

Вжих. Взмах мужней руки и что-то обжигает попку. Вжих и тут я прочувствовала.

Ай!-визжу я и начинаю вертеться как ненормальная. Муж сечет по всему телу. То по грудям, то по спине, то по нежной коже внутренней стороны бедер. Крапива, узнаю я знакомый зуд после удара.

В следующий раз побрей киску,-после очередного удара говорит он.

Угу,-скулю я, прогибаясь под хлестком по изгибу спины.

Не слышу внятного ответа, дорогая!- рычит мужчина и раздвигает мне ягодицы. Злая крапива врезается прямо в ращелину. Боль после анального секса сливается с болью от удара. Почти теряю сознание, все тело зудит, руки уже не чувствуют веревок.

Хватит на сегодня- звучит как с небес и муж освобождает мне запястья. Я кулем валюсь на пол.

А теперь встала, дорогая, и в угол, шагом марш!-муж легонько поддевает меня носком ноги под раскаленный анус. Я вздрагиваю и наощуп ищу этот самый угол.

Быстрей!- уже ощутимый пинок под зад.

Всхлипывая добираюсь до моего угла, где всегда отбываю наказание. Руки по швам, грудь вперед, глаза на уровне стены, ноги на ширине плеч, между ними на полу литровая банка. Шевелиться нельзя, в туалет по маленькому в отведенную для этих целей емкость между ногами.

Стоишь, думаешь, когда позволю расскажешь, что надумала!-устало командует муж и валится на кровать. Слышу звук телевизора. Стрельба.

Очень хочется по-маленькому, терплю, в банку попасть не всегда удается, а если мимо, то заставит все вылизать. Лучше так. Хочется свести ноги вместе, анус нестерпимо горит, все чешется. Беззвучно плачу в свою майку на голове.

Думай, а не ной! Достала уже!- заорал муж и бросил в меня тапочек. Попал прямо в спину, ребром, больно. Заткнулась и думаю. Сейчас уснет, через несколько часов проснется и я буду освобождена. А пока придется терпеть. Муж за дело наказал, эту экзекуцию я запомню надолго.

Раз. -Два.

Тонкий кнут хлестал по атлетической спине амазонки, оставляя на белоснежной, слегка вспотевшей коже розовые полоски, пока имперский солдат отсчитывал поцелуи кнута в спину воительницы.

Её огромные, пухлые, круглые, массивные ягодицы, переходившие в широкие полные бедра, колыхались и подпрыгивали, всякий раз, когда капитан солдат, стегал её спину кнутом, которым он, по своей прихоти обычно сёк...

Новое амплуа

Это был обычный пятничный вечер. Наш старый пёс дремал на кресле. Никита сидел в своих глупых очках, - я ненавидела эти очки за их дурацкую форму, - и читал. Он был похож на старика. Мне было нереально скучно, но настроение выкинуть что-нибудь этакое присутствовало.

Я вышла из спальни в черном кружевном белье и села на край дивана.

Никит…

М? Да, свет очей моих, я слушаю тебя, - даже в выражениях он был похож на...

Становление покорной рабыней (Часть 1)

Где-то в Лондоне. Вечер. Двоя сидят за длинным столом из темно-коричневого дерева.

Он опытный тридцати двух летний доминант. Очень красивый и обаятельный мужчина. Высокий, стройный, в меру подкаченный, с ярко выраженными скулами, низко посаженными бровями, слегка бледной кожей и гладко уложенными каштановыми волосами. Мужчина одет в чертовски дорогой идеально чистый выглаженный темно-зеленый классический костюм, на руках черные...

Беги, Света, беги... - часть 7

Вам хорошо было госпожа…? - Света сидела у меня на коленях и курила сигарету. После секса я расслаблялась с рабыней на кухне, выпивая и закусывая. Одной рукой я держала сигарету а другой ласкала девушку за грудь. Мы были голые и наслаждались домашним уютом и близостью друг с другом. Я никогда раньше и подумать не могла что с женщиной мне будет так хорошо, безумно хорошо что с мужчинами я никогда не испытывала. И мне сейчас совершенно не...

Беги, Света, беги - часть 6

Одень меня раба, я с тобой сейчас поеду в ресторан и по магазинам пройдемся, тебе одежду купить не будешь же ты на постоянку в моих вещах ходить..? - приказала я своей рабыне, после того как мы помылись с ней в душе и я смазала кремом красные полосы оставленные моей плетью на теле девушки. Делала это я конечно не из жалости к избитой мной молодой девчонке. Света была моей вещью и я как рачительная хозяйка, хотела чтобы моя " вещь" была в...

Красивый лесбийский массаж

Широкая кровать. Белое покрывало простыней. И сексапильная обнаженная брюнеточка на мягком одеяле. Хотя нет... Две обнаженные красавицы. Одна из них лежит на животе, упершись подбородком в руки и выставив напоказ свою аппетитную попку. Вторая, тоже полностью голая, медленно приближается к своей подруге. Неспешно, будто крадется. Она выливает косметическое молочко на роскошное тело первой брюнетки. Льет его вдоль позвоночника, по упругим...

Должен сознаться, я не был идеальным мужем. Люблю, знаете, выпить с друзьяи пивка, сходить налево. Вот в одно из таких левых похождений я подхватил заразу. Естественно, заразилась и моя благоверная. Скандала не было, чему я был немало удивлен. Зато она продолжила колоть мне лекарство для профилактики и заставила глотать какие-то витамины. Это ее месть. Приходится терпеть, так как болезнь лишила меня работы и жена теперь является кормильцем семьи. Все дело в том, что я умудрился передать заразу своей директрисе. Вот здесь уже был скандал и я с треском вылетел с работы.

Поскольку я сижу дома, вся хозяйственая часть оказалась возложена на меня. Лишь по выходным, в качестве хобби, моя Дашенька, так зовут жену, проводит уборку квртиры и моет посуду, да и то иногда. Зато все остальное теперь входит в мои обязанности. Поначалу я пришел в ужас, но теперь мне это не кажется таким уж сложным - ко всему привыкаешь, даже к просмотру жениных мыльных опер вместо футбола.

Работу я так и не нашел, а Дашка не настаивала, даже наоборот отговорила от пары интересных предложений. При ее зарплате она вполне может содержать мужа, занимающегося домашним хозяйством, так она мне заявила, а я согласился.

Зато в наших с Дашей отношениях возникло что-то невероятное. Возможно это все потому, что я освободил жену от домашних хлопот и она не так утомлена. Не знаю. Но это просто улет, причем каждую ночь все дальше и дальше.

Мое положение домохозяйки давало много возможностей на мелкие приятные шалости типа сходить налево - болезнь меня ничему не научила. Совершенно ничему. Это и привело к очередному плачевному результату. В одно из подобных приключений я подцепил та-акую телку. Вернее это она меня подцепила, но это дело десятое. Важен результат. Когда мы сели в ее машину, меня словно бейсбольной битой по башке шандарахнули.

Очнулся я, как это ни странно, дома, в своей постели. В голове какой-то туман, ну ничего не соображаю и не помню, что было. Из тумана появилась моя Даша и заставила выпить какую-то гадость, от которой стало яснее в голове.

Полежи минут пять, отойди, - посоветовала Жена и растворилась в тумане комнаты.

Постепенно туман в голове исчез и я смог убедиться, что действительно нахожусь в своей постели. Мой живот был готов взорваться, но что-то мешало. Это что-то перекрывало кишечник и вполне реально мешало лежать на спине.врнувшись на бок, чтобы нащупать эту непонятность, я обнаружил, что на мне Дашкина шелковая ночнушка. Мало того, на мне оказались ее трусики. В заднице действительно была вставлена затычка. Попытка вытащить это потерпела фиаско.

Даша помогла мне с решением этой проблемы и я с облегчением закрылся в туалете. Уделив внимание проблеме затычки, я не обратил на другую. В туалете я обнаружил, что мой друг заневолен между ног при помощи металлических колец, пропущенных сквозь кожу. Любая его попытка возбудиться сопровождалась болью. Зато под трусиками был плоский животик. Что со мной сделали?

На выходе меня уже ждала жена с затычкой, смазанной вазелином. Что она себе воображает? Ноя смиренно принял это.

Зачем это нужно? - только простонал я.

Ну. Это приучит твой анус к нашим будущим играм. А если ты спрашиваешь про член, то это твое наказание за беспутство. Сперва ты оденешься, потом я все объясню.

Мне было предложено нарядиться в платье. Черт, я же мужик! Но я безропотно оделся. Меня удивила гладкость моей кожи и отсутствие растительности на ногах и груди. Не было синевы на подбородке. Все было идеально гладко. Даша объяснила, что пока я был без сознания мне сделали лазерную эпиляцию. Сделав мне макияж, она протянула мне украшения, велев их надеть. С браслетом, колечками и кулоном проблем не было, но сережки... С ними тоже проблем не оказалось. Что мне еще сделали пока я был без сознания? Я оглядел себя в зеркало - симпатичная телка вышка. Но мне это сильно не нравилось.

Подошла Даша с конвертом и какой-то коробочкой.

Теперь о наших печальных делах, - жена протянула мне конверт. - Взгляни, - в конверте обнаружились фотографии, доказывающие мое беспутство за последний месяц. - Ничему тебя болезнь не научила, поэтому я решила, что тебя следует проучить. А потому... - в коробке оказались какие-то ампулы. - Это лекарство я тебе колола по трети ампулы, думая, что ты остепенишься. Теперь доза будет увеличена до целой ампулы. Это не лекарство от грибка, это смесь гормонов, вызывающих феминизацию. Одна ампула в неделю не принесет особенного ущерба, ты останешься мужчиной, хотя кое-что в тебе немного изменится. Теперь о твоем наказании. Оно продлится тридцать недель, ровно столько, сколько ампул в этой упаковке. Все это время ты должен оставаться женщиной - тоже часть наказания. По истечении этого срока я тебя освобожу. Далее, твоя жизнь будет регламентирована правилами. По-началу простыми, но постепенно я буду их ужесточать. С каждым уколом, я буду сужать рамки этих правил. В идеале это будет происходить еженедельно. Однако, в случае нарушения правил тебя ждет наказание в виде дополнительного укола. Каждый новый укол - более строгие правила. Чем больше нарушений допустишь, тем дальше продвинешься на пути превращения в женщину. Все предельно просто. А теперь первый укольчик.

Никакая наука мне в прок не шла. Мне не нравилось изображать женщину, но все мои протесты вели к одному результату - лишняя доза гормонов. Тридцать недель? Как бы не так. Придя к выводу, что я не исправляюсь, Даша ввела новое наказание в виде увеличения срока моего пребывания в образе Марьяны, так она стала меня называть.

Несмотря на то, что все происходящее мне не нравилось, мое положение не казалось мне таким уж ужасным. В чем-то даже приятным. Как мужчина я ничто, но Дашины фантазии уносили нас на седьмое небо блаженства. Произошедшие во мне изменения позволяли получать довольно приятные ощущения во время наших ночных игр.

Только через год мне удалось избавиться от колечек, удерживавших член между ног. Они больше были ни к чему.

Несмотря ни на что, мы с Дашей продолжали любить друг друга. Не в плане секса или страсти. Даже не будь между нами интимной близости, мы продолжали бы любить друг друга платонически. По крайней мере это касается меня. Я люблю ее, иначе ей не удалосьбы проделать со мной все то, что произошло. Думаю, она тоже любит, по своему. Иначе она не настаивала бы на сохранении моего мужского состояния де-юро, хотя я женщина де-факто.

Неизменной осталась и еще одна черта моего характера. В первый раз я провела ночь с мужчиной после банкета, на который Даша привела меня как свою подругу. Не помню, как его звали, но мне понравилось. Очень. С тех пор я вновь бегаю от Дашки налево, но только теперь не по девочкам, а по мальчикам. Ну ничего мне с собой не поделать.

Зима. В семь часов вечера тьма непроглядная. Свет выключен, я стою у окна. В доме напротив почти везде светло. Некоторые из окон незанавешены. Всё в той же квартире изо дня в день примерно в одно время происходит, казалась бы, странная для нашего времени вещь: мальчик приходит со школы, кладёт на стол раскрытый дневник, вытаскивает из штанов ремень и спускает их до лодыжек, ложиться на стул, закинув ремень на спинку. Мать возвращается с работы, с уставшим видом заглядывает в школьный дневник и лупит пацанёнка по заднице двенадцать раз. Ни больше, ни меньше, словно ритуал. В других квартирах происходит почти тоже. Время неумолимо, но многие вещи остаются неизменными. Причины и способы разные, цель одна. Наблюдая за происходящим, у меня не осталось сомнений в том, что я правильно выбрала тему для кандидатской по психологии. И вот уже год я хожу из библиотеки в библиотеку, собирая информацию на тему «Наказание детей». Удивительно, как много мне удалось найти материалов, среди которых записи из старых дневников и воспоминания разных лет…

Запись Елены, события 1785 года.

Мне было восемь лет, училась я дома. Грамоте меня обучала бабушка, и я готова была терпеть любую строгость лишь бы выучиться. Бабуля садилась со мной заниматься, когда уже все дела по хозяйству были сделаны: ничто не было лишено её контроля, иногда она так и засыпала над книгой. А бувало, раздражалась и кричала, наверное, тоже из-за усталости. Сколько не пыталась, тыкая пальцем в потрепанную книжицу, мне никак не удавалось правильно прочесть слово. Тогда она сказала, протянуть вперёд руки, взяла заранее заготовленную палочку и несколько раз дала по кистям рук, чтобы ума прибавилось. Я пыталась просить прощения, плакала от обиды и боли, но всё бесполезно. Надо сказать, что спустя полгода моё чтение стало сносным.

Воспоминания Кати, 1873 г.

Выдался весёлый день, мы с сестрой резвились, без умолку болтая. Няня терпеливо за нами наблюдала, ни во что не вмешиваясь. Отец вернулся с работы, и я помчалась в столовую, дабы помочь накрыть на стол. Мне нравилось за ним ухаживать, видя его довольную улыбку, частично скрытую густыми усами. Мама что-то вышивала, сестрёнка взобралась к отцу на колени и сидела, болтая ногами. Я гордо несла поднос, но забыв глядеть под ноги, споткнулась, пролила чай на ковёр, да ещё и разбила чашку из любимого маминого сервиза, но она никак не отреагировала, будто это была не её забота. Отец лишь приподнял одну бровь. Няня же схватила меня за руку, силой выволокла из комнаты и на весь оставшийся вечер заперла в тёмном чулане. Ни тебе свежего воздуха, ни хотя бы компании в виде теней. Некоторое время я даже вдохнуть не смела, пульс стучал в ушах, ладони вспотели. В тот день я впервые за много лет описалась.

Запись Александра, события 1899 года.

Я не любил учиться, как ни старался, наука не шла в голову. Пока учитель пытался что-то объяснить, я рассматривал линии на ладонях собственных рук либо мечтал о том, как вырвавшись из плена, промчусь по улице, рассекая воздух. Иногда невнимательность сходила мне с рук, а порою случались дни, как этот. Учитель подозвал меня к столу, заставил перед всем классом спустить штаны и отстегал линейкой, да так, что казалось, уже не смогу сесть. Затем позволил привести себя в порядок, приказав несколько раз поцеловать «орудие науки». Ослушаться я не решился, хотя мне хотелось не целовать, а плюнуть на неё. Нет, стыдно не было, мной овладевала злоба, каждый из класса уже побывал на моём месте, а кое-кто даже по пару раз. Данные действия были составной частью науки и воспитания. Если бы учитель мог составить список, в какой форме и как часто он в течение года «обучал» таким способом детей, тот выглядел бы примерно так: семьсот восемьдесят четыре удара линейкой, девятьсот пятьдесят шесть ударов хлыстом и четыреста тридцать две пощёчины.

Воспоминания Кирилла, 1930 г.

Мы с мальчишками весь день носились по двору, играя с собакой. Я взмок, пёс изорвал мои брюки. Домой возвращаться не хотелось, подольше бы оттянуть это прекрасное чувство дикой свободы. Про уроки я позабыл, да и не хотелось мне их делать. Впереди ещё множество учебных дней, а сколько будет вот таких по-простому счастливых моментов, оставалось загадкой. Отец вернулся с работы поздно, но всё равно успел заявиться раньше меня, как водилось, в скверном расположении духа. Ивовые розги вымокали в солёной воде со вчерашнего дня, как бы напоминая, что неважно, как я буду себя вести, если у батьки день не заладится, то и мне несдобровать. Чем чаще меня пороли, тем меньше хотелось следовать установленным в доме правилам. Пусть знают, что даже болью из меня не изгнать непокорность! В этот раз мне не удалось сдержать слёзы, чувство было такое, будто спину и ноги жалят разогретым на огне железным прутом. Следы с тела потом долго не сходили, но это не было поводом для огорчения, скорее наоборот. Я хвастался свежими багровыми полосами, для важности накидывая в свою историю ещё несколько лишних ударов.

Запись Дениса, события 1939 года.

Я был, как бы выразилась моя матушка, сорванцом, убеждённым, что тот, кто никогда не осмелился ослушаться родителей, это вовсе не ребёнок. Всякое бывает… По большей части я знаю, за что мне перепадает, и со всем соглашаюсь. На нашей улице порют всех и меня эта участь не минула. Так воспитывали моих родителей, так же поступают со мной. Это как традиция, передающаяся из поколения в поколение, с которой не поспоришь. Сразу после школы мне не удалось добраться до дома, то одного друга встретил, то второго, опомнился, когда уже солнце село. В животе сосало – ел последний раз утром. Не успел переступить порог, как мать набросилась на меня со словами: «Ах, ты ж гадёныш!», и влепила десять пряжек, хорошо хоть через штаны. Получил и за то, что голодный весь день был, и за то, что родители волновались. Но это пустяки, бывало и похлеще попадало.

Воспоминания Славика, 1987 г.

Я стоял в углу, подняв руки вверх, да ещё и держал одну из самых толстых книг в доме.

Слёзы сами по себе стекали щеками. Сил уже не было, но я знал, если опущу руки, в ход пойдёт хворостина. Было обидно, я так и не понял, за что оказался наказан, да и папа как-то не стал вдаваться в подробности. Знаю лишь, что съел вместо одной положенной конфеты – две. Во время моих мучений семья безмятежно смотрела телевизор, родители с большим трудом его достали, а я даже не умел переключать каналы – сил не хватало, хотя мои друзья в данном деле давно преуспели. Весь день я провёл в ожидании, когда же мне разрешат хоть немножко его посмотреть, но вот теперь я стоял униженный и злой, отсчитывая минуты, когда смогу опустить руки, и обдумывая, каким способом отомстить.

Запись Жени, 1990 года.

Сама не знаю, как так вышло, но я нагрубила маме, не то чтобы сильно, но всё же. Было сложное время, работал только папа. Я взяла дома еды и накормила голодных уличных котят. Мама рассердилась, стала кричать, но она никогда сама меня не наказывала, всегда хотела оставаться добренькой, потому дожидалась отца, жаловалась на моё поведение, а он уже решал, что же предпринять. Мне оставалось лишь мучительное ожидание, в пользу чего будет сделан выбор: гречка или горох с солью. Меня ставили на колени в крупу. Чувство было такое, словно сотни мелких острых камешков впиваются в кожу и разъедают её до кости. Потом мама дула на больные коленки, смазывала их зелёнкой, заклеивала и говорила всем знакомым, что я опять не смотрела под ноги.

Воспоминания Богдана, 1995 г.

Ух, окаянный! – набрасывалась на меня бабуля, а я пытался удрать, но жгучая боль настигала меня и даже добавляла азарта.

Когда же она устала бегать, у меня появилась возможность рассмотреть последствия собственной неряшливости. Сначала на коже вздулись волдыри, я набрал в таз холодной воды и окунул в неё ноги, от холода полегчало. Через время пожаленные места стали чесаться, но я на бабушку не злился. Ведь заработал же, а воспитывала она меня одна. Летом в деревне нужды в крапиве нет. Порвал одежду – по ногам, вымазался – по ногам, забыл собаку накормить – опять по ногам. Зато зимой меньше болел.

Я смотрела, как мальчишка натягивает штаны, и вспоминала своё детство. Мне посчастливилось родиться в глубоко верующей семье. Слово Божье прививалось мне с того самого момента, как заговорила. Как правило, я была послушным ребёнком, но в тех рамках, которых меня держали, провиниться было проще простого: забыла помолиться перед завтраком, в пост съела что-то недозволенное, напрасно упомянула имя Господа. Меня никогда сразу не наказывали, позволяли осмыслить свой проступок. Перед сном лупили ремнём, пока не заплачу, а затем давали в руку Библию и заставляли учить наизусть. Мне тридцать, я знаю почти всё Святое Писание и никогда не бью своих детей.


Василию Киндинову

Купец третьей гильдии Гаврила Кузьмич Хомутов был доволен своей жизнью: удалась! Смог правдами и неправдами вырваться из деревни с конфузливым названием Мошонки. Недалеко – в уездный Мещовск.
Лиха беда – начало! Возраст в самом соку: чуть больше сорока. Только успевай получать от жизни подарки! Там, глядишь, в Калугу со всем семейством перебраться удастся, а то и в Москву.
При слове «Москва» перед глазами Гаврилы Кузьмича волшебным образом возникали разноцветные купола собора Василия Блаженного. Он начинал чувствовать блаженство и умиротворение.
Москва! Москва! Москва!
Пока же, Мещовск, как сообщает Путеводитель по Калужской губернии: 48 лавок,6 церквей и 448 домов. Один из них его - Гаврилы Кузьмича Хомутова.
Стоит на берегу Туреи. Реки, не то, что бы широкой, но коварной. Прошлым летом бабы купались в ней, затянуло одну - Секлестею, закрутило. Не нашли - пропала!
А так – тишина. Вода – зеркало: смотришь в неё – душа радуется, сердце клокочет в груди.
Хорошо жить на свете!
С этой облагораживающей и обнадёживающей мыслью Гаврила Кузьмич вспомнил – сегодня же суббота! День в семействе Хомутовых особенный.
С раннего утра начинались хлопоты.
Женская половина: супружница Феодосья Ивановна и дочь Варвара(на Великий Пост 14 исполнилось!) шли на кухню тесто месить, пироги разные печь, да рыбу разделывать. Не царскую, правда, осетрину или стерлядь – свою, турейскую: карпа и леща.
К застолью готовиться. Хоть, и Пасха прошла – грех не вкушать посланное Богом!
Пока Феодосия и Варька возились на кухне, его «мальчишатник»: двенадцатилетний Прошка и десятилетний Ванька отправлялись ломать прутья для своего и сестринского «филейного воспитания».
Работёнка – не простая! Выбрать прут подлиннее, по - гибче, чтобы сёк больнее. Последние условие было главным при приёмке работы.
Гаврила Кузьмич не раз задавал себе вопрос: злой он или жестокий так сурово воспитывать детей? И всегда отвечал на него однозначно: ничуть. И отец он примерный и в общении добрый, и с соседями и друзьями хлебосольный.
Как же иначе мальчишек воспитывать? Они же будущие продолжатели дела его купеческого. Их необходимо в воле держать, иначе всё по миру пустят и никчемными станут!
А Варька? Ей девство, целомудрие беречь, чтобы хорошего мужа иметь, жить с достатком, в радость.
Что для этого надо? Сечь её чаще, сильнее, да на колени под образами Святыми ставить. Золотой девка вырастет, а так медный позеленевший пятак.
Долг родительский через филейные части внушать детям нравственность и дисциплину. Иначе стыда от них не оберёшься!
Часто вечерами, а чаем, Гаврила Кузьмич беседовал с дочерью и сыновьями об основах домашнего воспитания, внушал им библейскую истину: «Кого любит Господь, того отмечает и наказывает». Батюшка Агафон – настоятель Мещовского городского Храма считал Гаврилу Кузьмича «начитанным христианином». Не зря!
Супружнице своей Феодосье, он за чаепитием не раз повторял, что Господь завещал «исцелять человека в субботу».
Как?
Сечь розгами. Не зря же в Притчах записано: «Розги и обличения дают мудрость».
Хотя, честно сказать такого внушения для Феодосьи Ивановны и не требовалось. Её в детстве саму секли как сидорову козу. Она любила говорить детям: «шрамы неделями не сходили».
Зато в люди выбилась, живёт – как сыр в масле катается, супружница отменная и мать не плохая.
- Ты должна раз и навсегда помнить: не отец тебя сечёт. Господь направляет его руку и назначает количество ударов.
Умные слова, умной женщины!
Варька, правда, всегда соглашается с матерью – знает: слово поперёк, сразу получит «субботнюю надбавку» в несколько раз превосходящую само наказание.
Таковы порядки в доме Гаврилы Кузьмича, единые - для всех. Для семейства Хомутовых, и для обязательно приходящих к ним на субботнее застолье и филейное воспитание, приказчика Федула Никанорыча Корзинкина с супружницей Степанидой Игнатьевной и сыном Васькой.
В своём доме он глава и хозяин!
Зря, что ли выбивался в купцы третьей гильдии?! Каких трудов стоило набрать необходимые по закону 8.000 рублей, заиметь три торговых лавки. Две «для виду» - в них он поместил склад мануфактуры и бакалеи. Одной - действующей на городском базаре. В ней и заправлял делами Федул Корзинкин. Мужик неторопливый, основательный, носивший картуз с чёрным лаковым козырьком и, выбритый всегда гладко.
Доверять ли ему или нет, Гаврила Кузьмич не знал. С одной стороны, приказчиков не вороватых в природе не существует, с другой никогда подобное за Федулом не замечалось: чего зря на человека напраслину возводить?
Притянуть же его по - ближе к себе, против этого Гаврила Кузьмич не возражал. Кто знает? На всякий случай. Заодно и Ваську повоспитывать филейно.
Лишняя порка мальчишке никогда не помешает!
Чтобы не мешать Фене (так по домашнему он звал свою Феодосию) и Варьке (за ним числилась привычка прийти на кухню и проверять пальцем сготовленное) Гаврила Кузьмич отправился в монопольку за водкой. Без неё застолье – не застолье и суббота – не суббота.
Благо через дорогу. Выбрал несколько бутылок покрепче – с расчётом наследующую субботу; о грядущем повышении акцизов на водку, о русском народе «вечно пьяном».
Пока говорили, и полдень наступил, а с ним и недалёкое застолье с филейным воспитанием.
Любил это время Гаврила Кузьмич! Что в лавке сидишь, словом не всегда удаётся переброситься. Кто же ты такой – не знает никто.
Здесь же – он во всей красе свой Хозяина и Главы дома!
Вернувшись, Гаврила Кузьмич обнаружил накрытые снедью столы и, ждущих его со свежесрезанными розгами Прошку с Ванькой.
Недаром отец Агафон чтил христианскую учёность Гаврилы Кузьмича. Слова в Святых Писаниях воспринимались им жизненно. Он находил в них опору и смысл семейного существования.
Прошка и Ванька стояли перед ним голыми, как и положено по христианской традиции: «Быть чистыми перед глазами Господа ничто не должно быть срыто от него». Стояли, уныло переступая с ноги на ногу, зная хорошо, что их ждёт дальше.
Вот, стервецы! С малолетства секу, а не могут боль пересилить! Вырвалось само собою:
- Уже испугались?! Мужики называется! Получите свою норму в троекратном размере!!!
Мальцы в ответ захныкали, загундосили, размазывая слёзы по лицу и утирая ладонями сопли.
- Показывайте что принесли!
В руках Гаврилы Кузьмича оказался внушительный пучок прутьев. На некоторых остались листочки. Было видно: Прошка с Ванькой опасаясь, что их работа не зачтётся из-за «жалости к себе» (такое бывало уже не раз) наломали с запасом.
Гаврила Кузьмич посмотрел на сыновей с презрением, выдернул прут из самой середины пучка:
- Живо! Один к одному!
Мальчишки наклонились, подставив под отцовскую розгу ещё не разрисованные полушария.
Гаврила Кузьмич стегнул прутом Прошку, тот взвизгнул – больше для порядка, след был еле заметный. Взяв другой прут, Гаврила Кузьмич опробовал его на Ваньке. Тот держался молодцом - не пикнул. Так попеременно розга за розгой опробовал все на мальчишеских филейных частях.
Прошка расквасился, рыдал навзрыд. Ванька, хоть, и покрикивал изредка держался мужественно.
Бывает же такая разница! Всего два года. Старший рамазня и нюня, младший - терпеливый и выносливый.
Сама собою пришла в голову спасительная мысль: придётся Прошку сечь ежедневно - страх боли болью из него выбивать!
Из тридцати двух отбраковал всего четыре прута. Сломал их пополам, чтоб не путались.
- Варька, ты где – присоединяйся к братьям! Тащи горох под иконы и на колени все трое!!!
Каждый раз так: сопливка ещё, а женское в ней бродит, крутит, рвётся наружу. Свои правила хочет в доме установить. Не выйдет! Он поилец и кормилец семьи и ему решать, что и как, а не бабам с их куриными мозгами!
Краем глаза Гаврила Кузьмич увидел, как вошла в зал Варька, красная как всегда от стыда (и откуда силы у девки на него берутся?!), таща, обхватив руками воспитательную скамейку. Отполированную до блеска, поколениями поротых на ней. Вслед за дочкой и скамейкой шла, нет, плыла лебединой походкой его Феничка. Её (и это прекрасно видел и понимал Гаврила Кузьмич) предстоящее филейное действо по женски возбуждало и приподнимало над медленным, невыносимо однообразным и скучным течением жизни.
- Странные они бабы, - подумалось Гавриле Кузьмичу, - под ударами корчатся, орут, матушку с Господом вспоминают, а тянутся к ним, хотят…
Варька, всё-таки, вышколенная девка. Скамейку поставила прямо напротив столов. Обзор великолепный!
Тут и колокольчик в сенях зазвенел.
Корзинкины пришли!
Радостно защемило сердце.
Человек основательный, христианин примерный, охранявший супружество как зеницу, Гаврила Кузьмич даже себе боялся признаться, что неравнодушен к Степаниде Игнатьевне.
Какая она Степанида – Стёпка!
Двадцать три исполнилось. В тринадцать Ваську родила, как и было всегда положено на Руси!
Разве не восхитительно, головокружительно и в свои сорок с гаком произносить строго:
- Стёпка – на лавку!
Да. Взрослых женщин в семействе Хомутовых тоже секли по субботам. Откуда взялся такой обычай Гаврила Кузьмич ни себе, ни домашним объяснить не мог. Но знал: Отец сёк его мать, дед – бабку, прадед – прабабку. Давний обычай.
Для него – исполнение традиции предков, было ещё и сладостно – приятным занятием. Голая Стёпка имела изюминку, занимавшую после порки воображение, а иногда захватывавшую сны.
Федул, наезжая в Москву за товаром покупал там не только соль, сахар и ситец, но и похабные заморские журнальчики. Был у него на Сухаревке знакомый книжник.
В журнальчиках Федул и вычитал, что жена должна иметь «французский вид», ну совсем, без волос, спереди на теле, как малолетка. Мол, небритыми крестьянки, да прачки в городах остаются.
Для Федула слова эти прозвучали как приговор. Он всегда тянулся к господскому, аристократическому. Уговаривать Стёпку долго не пришлось. Ей откровенно понравилась «французская затея».
Понравилась она и Гавриле Кузьмичу, с Фенькой же – застопорилось.
- Не хочу ходить общипанным цыплёнком, изгаляйся на Варьке. Ей рано ещё бабский вид иметь…
Так вот и поселилась Стёпка в его воображении и снах.
Было одно, очень важное для Гаврилы Кузьмича отличие женской порки от детского филейного воспитания.
Сёк он их не розгами. Что они им, задастым? Как слону дробинка.
Порол их «дураком». Плёткой, которую отец невесты передавал мужу во время венчания. Название – меткое: дурак - дурь женскую выбивает!
- Что ж, начали!
Этими словами Гаврила Кузьмич всегда начинал субботние воспитательные застолья. Произнёс он их и сейчас, наблюдая не без гордости за свою семью, как дети, стоя под образами на горохе усердно молились, разгибаясь и нагибаясь, выставляя напоказ, пока ещё не полосатые заднюшки. Как Фенька и Стёпка уединились за ширмой, чтобы раздеться и предстать перед мужчинами во всём женском великолепии и силе.
«Дурак» висел на самом видном месте, в зале, на стене. Стёпка голая, в восхитительном «французском виду», сняла его, подошла к Гавриле Кузьмичу. Присела перед ним в глубоком реверансе (подумалось: в гимназии что -ли научилась?).
- Возьми, Гаврила Кузьмич. Учи жизни – не разумную!
Улыбнулась.
Стёпка не легла, а села верхом, обхватив длинными ногами скамейку, наклонилась.
- Секи – не жалей!
Сказано – сделано. Гаврила Кузьмич взмахнул плёткой не высоко и не сильно. Увидел, как вспухли на спине и ногах рубцы, как задорно скачет под ударами Стёпка. Стало ему завидно сильно. Ни Фенька, ни мальчишки, ни, тем более Варька, ничего подобного проявить не могут. Орут, как недорезанные свиньи!
В сердцах, Гаврила Кузьмич взмахнул по - выше, по- сильнее, дёрнул плётку на себя: раз, другой. Рубцы пламенели, наливались кровью. Плётка – не розга.
Стёпка – хоть бы хны. Радуется, светится счастьем!
Вот это - выдержка.
Куда, до ней Феньке. Сразу же стала крутиться на лавке, хвататься руками, закрываться ими от ударов, кричать.
Позор, да и только!
Врезал ей на прощанье тройку – другую сильных ударов: завыла белугой.
Что с неё взять?
Отправил её, а заодно и Стёпку под иконы, в угол, на горох, стыд и срам, да грехи свои замаливать.
Пока женщины усердно молились то громко, то произнося тихо, еле слышно:
- Господи, спаси и помилуй!
Дети по росту выстроились перед отцами, наливавшими друг другу «мерзавчики с водкой и закусывавшими «горячительное» солёными огурчиками и жареной рыбой.
«Воспитательная шеренга» - придумка Гаврилы Кузьмича.
Как-то он заметил, что Прошка и Ванька по- мужски возбуждаются смотря на то, как он сечёт Варьку. Дело Хорошее! Мальчишкам полезно видеть (в жизни не раз пригодится) подчинение женщины, а ещё лучше, девочки, мужчине – отцу. Так все мы подчиняемся Господу, нашему Создателю! Беда лишь в том, что Варька не видит, как братья реагируют на её порку.
Вот и пришла ему в голову «воспитательная шеренга».
У мальчишек удики натягиваются струною, Варька – рядом свёклой вареной. Пусть привыкает тоже к подчинению мужскому. Иначе: какая из неё жена? Так, необъезженная кобыла!
По старшинству первой сёк Варьку. Она тоже не легла, встала коленями на скамейку. Не случайно. Гаврила Кузьмич использовал порку дочери и для другой цели: проверки её девства.
Иногда он благодарил Господа, что живут они в заштатном Мещовске, где соблазнов и кавалеров с гулькин нос. Но контроль всё равно необходим.
К тому же, Гавриле Кузьмичу нравилось смотреть, как изгибается Варькина спина под ударами, подрагивают груди и выстреливают из них соски.
«Красивка» - одним словом, говорил он себе, стегая орущую и просящую после каждого удара прощения дочь. Сёк сильно по- женски, между округлых выпуклостей. Так чувствительней и больнее. Девка должна знать мужскую руку – своё место в семье и жизни, уметь не только подчиняться, но и принадлежать мужчине!
Магическое слово «принадлежать!»
От него всегда потели руки у Гаврилы Кузьмича, удары становились сильнее, безжалостнее.
Принадлежать!
Добивался всегда и от Феньки, и от Варьки, и огольцы стелются – полностью в его воле, - а мало!
Стёпка хорохорится, под плёткой ржёт, как пьяная лошадь - всё нипочём. Спрашивал у Федула: как, такая получилась? Говорит: всегда к боли не чувствительной была. У Стёпки спрашивал - не ответила, захохотала. Снова захотелось сечь её и сечь. «Дураком». Потому-что Стёпка не дура, а кто?
Мальчишки убрали скамейку, отодвинули стол. Знают: слишком вольготно для них на скамейке лежать.
Прошка, как старший «стал в позу» первым. Согнулся пополам, обхватил руками коленки, напряг филейные части. Варька,как девка, была избавлена от счёта ударов: громкого,отчётливого. Для мальчишек он был обязательным. Не отблагодарённые и не сосчитанные удары не засчитывались. Тяжело – знаю. Но, кто сказал, что порка – это легко и не мучительно?!
Засвистели розги, заорал пацан. Не до счёта ему, тем более, не до благодарности. Криком и страхом исходит, хорошо ещё не писается. Бывало такое с ним раньше…
Стыдобище вселенское!
Стегал безжалостно, дёргал на себя розгу, кровь пошла – остановился. Посмотрел: и снова ещё сильней, сильней по всему телу (только бы яички не задеть!)
Охрип Прошка, в крови весь – суровая наука!
Не успел он разогнуться, как на спину к нему лёг Ванька. Обхватил ногами, трясётся, боится, что так же жестоко высеку, как брата. Не зря!
Давно, ещё на прошлое Рождество, Гаврила Лукич, заметив Ванькино хныканье решил из него мягкость для будущего купца не позволительную розгой выбивать. Не только по субботам, каждый день, а то и по несколько раз на день.
Купцами так просто не становятся!
Сейчас же Господь велел отделать так, чтобы мать и отца своих забыл лишь в покорности и благодарности вспоминал!
Зрелище неописуемое!
Внизу Прошка, согнувшись, красный как рак стоит, слёзы и сопли льёт. Над ним Ванька под розгами елозит, извивается, кричит,как раздавленная телегой кошка, не забывая и успевая вставлять «Спасибо!» и счёт ударов. Исполнительный мальчик.
Ваську Корзинкина секли «родительской поркой» снова на скамейке. С одной стороны встал Гаврила Кузьмич, с другой – Стёпка, как была голая, иссеченная.
Пошла работа: вжик! вжик! вжик!
Мальчишка едва успевал увёртываться о одного удара, как его тут же настигал другой. Дрожит, вьётся на скамейке, но не кричит. Благодарит спокойно и так же спокойно отсчитывает удары. Весь в мать…
И крови нет. Одни чёрно – синие полосы. Такого запори – ничего не услышишь от него, не поймёшь.
- Хватит!
Гаврила Кузьмич взял за руку Стёпку. Стыдно было самому себе признаться, что он, поря, совсем не смотрел на Ваську, стегал в такт, уставившись на Стёпку: возжелал её, захотел.
Хотя бы прикоснуться, случайно, или для дела. Взять за руку, остановить…
Прикоснулся. Остановил. Как молния пролетела!
Скорей за стол! К водочке, грибкам, огурчикам солёным, пирожкам – от греха по - дальше.
Федул, он-то мужик выдержанный, виду не показывает, рюмку за рюмкой наливает, грибочки, да огурчики нахваливает. Приказчик, одним словом. Человек подневольный, зависимый. Но место своё знает.
В их лавке на базаре полный порядок. В ней не только чай, сахар, табак – одежда всякая: портки, сорочки, башмаки. Запутаться что и как – просто. У Федула товары разложены по полочкам, подписаны. Любо – дорого посмотреть: дисциплина.
Она везде нужна. В деле купеческом и деле семейном. Без неё жизнь превратиться в труху.
- Собирайтесь к Всенощной!
Фенька, Стёпка – баню! Помойте детей и помойтесь сами! Чистыми надо к Господу приходить…

Она знала обо всех моих недостатках, когда знакомилась в сети. Я наказал свою девушку за измену, унизив ее на долгие годы вперед. Читайте мою реальную историю.

Какая подлая виртуальная ложь.

С губ срываются красивые слова, что измена- это грех, на который девушка не решится под дулом пистолета.

Пустозвонные клятвы и обещания, и моральная поддержка в виде воздушного поцелуя.

Фотографии я выложил свои, немного отретушировав их специальной программой.

Моя кличка сверчок. Я низенький и худощавый.

Но я порядочный парень, а девушка, что встретилась со мной, решила, развлекаясь, подсмеяться.

Интересно, а что я почувствую на ложе любви с уродливым молодым человеком?

А вдруг там все заструится? Навряд ли.

Ничего между нами не заструилось, но мне было горячо и приятно.

Она наказывала меня такой круговертью, что седьмое небо казалось подвальным этажом.

Как только мы закончили, откинувшись на спинку, у девушки зазвонил телефон.

Она, задыхаясь, ответила.

Да, Макс, узнала. Сегодня уже не смогу. Извини. Давай завтра у меня. Родичей до 18-00 не будет дома. Ага, все, я поняла. Пока - Лежа в моей кроватке, выдохнула девушка.

Я спрашиваю, а кто это был?

От нахальства меня вырвало прямо на пол.

Завтра я встречаюсь с другим. Ты мне не понравился. Что там было в сети- можешь забыть. Это глупый обман. В реальной жизни я тебя совсем другим представляла - невозмутимо промолвила девушка, оделась и захлопнула дверь.

Я вытер с пола горькую рвоту и начал думать о наказании.

Будучи неглупым пареньком, я зарегистрировался в сети под другим именем.

Начал разыгрывать виртуальный роман, вкладывая в переписку все свое обаяние.

Я наказал свою девицу за измену, наобещав не только золотые горы, но и богатое замужество в душной столице.

Прикинулся знатным, щедрым, имеющим высоченный доход и мускулисто-накаченное тело.

Мы частенько созванивались.

Около 4 месяцев мы “выбирали” свадебное платье, а мне костюм жениха.

Я наказал свою девушка за измену, напрочь подменив ей объективную реальность на вымышленные образы.

Неужели так можно купиться? - думалось мне.

И вот произошла наша первая (пардон, вторая встреча).

Ну здравствуй, “невеста без места”. Ты, наверное, думала, что вот так можно издеваться над ни в чем неповинным молодым человеком. Ликовать при виде скромного парнишки, думая, что ты круче других. Вот тебе черное венчальное платье. Специально пошили на заказ. И “прибор”, который войдет намного глубже, чем мужское достоинство. А теперь иди и пудри мозги очередному писаке - процедил я сквозь зубы и вручил бесовке свадебный подарок.



 

Возможно, будет полезно почитать: